Мифология (часть II)

Скачать pdf-версию

           Продолжаем разговор о ранних этапах развития греческой мифологии. На прошлой лекции мы рассмотрели первую форму мифологического мышления – тотемизм и отметили ряд рудиментов тотемизма, сохранившийся в классической греческой мифологии.

Однако не все ученые-этнологи единогласно признают тотемизм самой ранней формой мифологического сознания. Представители авторитетнейшей ритуально-мифологической школы,  прежде всего создатель теории анимизма Э.Б. Тайлор, знаменитый автор фундаментального исследования по сравнительной мифологии «Золотая ветвь» Дж. Дж. Фрэзер, его последователь Б. Малиновский, крупнейший авторитет структурализма К. Леви-Строс и др. Большинство из них указывает на то, что на самых ранних этапах развития тотемизма и других известных нам форм первобытных верований присутствуют магические обряды. Таким образом, магия представляется также расположенной в самом начале времен формирования первобытного сознания и являет нам наиболее древние попытки воздействия человека на природу.

Магия от (греч. ?????? – колдовство, волшебство, тайное знание) – это комплекс ритуальных обрядов, задача которого - воздействовать на сверхъестественные силы с целью получения конкретных результатов. Магия возникла параллельно с тотемизмом, что позволяло людям древнего каменного века реализовать воображаемые связи с миром духов, предков, тотемов.

Вера в возможность непосредственного магического воздействия на природу  исходила, по Леви-Брюлю, из присущего первобытному мышлению чувства партиципации (сопричастия) с ней человека,[1] (сравни традиционный для магических заговоров мотив сопоставления частей тела человека с природными объектами). Элементы магии присущи всем религиям. К. Леви-Стросс считает магию и религию взаимно дополняющими друг друга. В книге Э.Б. Тайлора «Первобытная культура» присутствует и целая глава, посвященная магии, которую исследователь называет одним из «самых пагубных заблуждений, когда-либо терзавших человечество».

«Место магии в истории, в кратких словах, следующее. Она – по своему основному принципу – принадлежит к самой низшей из известных ступеней цивилизации. У примитивных обществ, которые очень мало участвовали в умственном развитии мира, она сохраняется еще во всей своей силе. […] С течением времени развились многие приемы, и эта смесь старого и нового сохранилась у новейших культурных народов. Однако, за те века, когда передовые общества приучались подчинять свои мнения все более точной опытной проверке, тайноведение упало до простого пережитка, и в этом состоянии большей частью мы находим его в нашей среде»[2].

«Тайноведение, – продолжает Тайлор, –  держится на ассоциации идей – способности, которая лежит в самом основании человеческого разума, но в немалой степени также и человеческого неразумия. […] Обзор тех волшебных искусств, которые были систематизированы в мнимые науки, обнаруживает в них тот же основной принцип»,[3] то есть ассоциативность идей. К группе магических искусств Э.Б. Тайлор относит: предзнаменования, предвещания и предсказания, толкование снов, пиромантию (гадание с использованием огня)[4], гаруспикацию (гадание по внутренностям животных), скапулимантию (по лопаточной кости), хиромантию и проч. в этом роде; гадание на картах, рабсодомантию (по старинным стихам), критомантию (по движениям жука) косциномантию (по решету), астрологию, колдовство и спиритизм, а также стучащих и пишущих духов и инсценировки связанных медиумов. Впрочем, в греческом мире колдовскими чарами владели в основном иноземные царицы – волшебница Цирцея и колдунья Медея.

Вслед за тайлоровской теорией, была опубликована теория основателя ритуалистического направления в этнографии Дж. Фрэзера, поставившего впереди тотемизма магию (ритуал), как более древнюю форму человеческого мышления. Ритуал Фрэзер ставит даже выше мифа, полагая, что миф есть не более чем приложение к ритуалу, лишь словесное объяснение, «проговаривание» тех действий, которые осуществляются в ритуале. Происхождение магических представлений Фрэзер выводит из особенностей недостаточно развитого еще первобытного мышления, объясняя их, вслед за Тайлором, возникновением ассоциаций по сходству и по смежности. Магическое мышление, полагает он, основывается на двух принципах:

1)           «подобное производит подобное или следствие похоже на свою причину» и

2)           «вещи, которые раз пришли в соприкосновение друг с другом, продолжают взаимодействовать на расстоянии после прекращения прямого контакта».[5]

Из этого выводится существование двух видов магии – гомеопатической (имитационной, подражательной) и контагиозной (сопричастной, заразительной). Примером гомеопатической магии может служить такой известный многим народам способ воздействия на человека: изготавливается изображение недруга и поражается копьем (женский вариант: кукла протыкается иглой) со словами: «Я убиваю такого-то» (называется имя). Указанный способ магического воздействия существовал, по всей видимости, уже у первых неоантропов, о чем свидетельствует верхнепалеолитическая пещерная  живопись (мы говорили об этом, когда рассматривали тотемизм) с многочисленными изображениями поражаемых копьем животных. К сфере гомеопатической магии  следует отнести, по-видимому, и сравнительно часто встречающийся способ установления диагноза и лечения больного, определение местонахождения человека по фотографии, по голосу (по телефону) и даже по мысленному образу, представленному его родственником или другом. Не менее многочисленны ритуалы, связанные с контагиозной магией. У многих народов до сих пор сохранился обычай прятать или сжигать остриженные волосы, ногти, выпавшие зубы, отмершие кусочки кожи и т.п. Считается, что завладевший ими колдун может при желании и умении нанести вред их владельцу. Особенно страшным считалось попадание в чужие руки хотя бы капельки даже засохшей крови – вероятно именно потому, что у многих народов кровь напрямую связывается с душой. С таким человеком можно сделать все, что угодно, даже если он находится на другом конце земли, – навести на него болезнь, подчинить чужой воле, лишить разума. Контагиозно на человека можно воздействовать через любую вещь, бывшую с ним в соприкосновении. И чем теснее, чем длительнее было соприкосновение, тем сильнее магическое воздействие.[6] Правда, подобные приемы, скажем, приворотной, любовной магии, появляются в древнегреческой литературе только в эллинистический период, например, в «Чародейках» Феокрита или при описании Аполлонием Родосским изготовления Медеей приворотных  зелий с помощью богини-колдуньи и волшебницы Гекаты.

«Магия имеет место там, –  утверждает Малиновский, – где человек встречается с неопределенностью и случайностью, а также там, где возникает крайнее эмоциональное напряжение… Там, где цели деятельности определены, достижимы и хорошо контролируются рациональными методами и технологией, мы не видим магии… Магия поддерживает в человеке уверенность в успехе его действий […]; в магии человек черпает духовные и практические ресурсы […]»[7]. По отношению к магии миф, в концепции  Б.Малиновского, выполняют служебную роль, а магические действия нередко сводятся к простому проговариванию мифа. В этом вопросе, Малиновский, как и Фрэзер,  –  ритуалист. «Без преувеличения можно сказать, – пишет он, – что наиболее типичная и сама развитая мифология в первобытных обществах – это мифология магии. Функция мифа состоит не в том, чтобы объяснить, а в том, чтобы подтверждать, не удовлетворять любопытство, но предавать уверенность в силе, не плести байки, а связывать между собой смыслы различных верований, относя их к непрерывно текущему потоку событий».[8]

И действительно, у большинства современных народов, позабывших собственные языческие мифы, многие обряды известны только в форме ритуала. К примеру, во время Масленцы в России большинство населения с удовольствием лакомится блинами, ничуть не задумываясь о древнем смысле этого обряда. Ведь круглый, желтый, сытный  блин – это символ солнца, которое в конце зимы, мы, как и наши далекие предки, ритуально «вкушаем», приобщаясь к божеству в духе тотемических обрядов. Подобно сожжению чучела Зимы, которое происходит также на Масленицу, люди едят блины, или, иногда вылепленных из теста птичек, изгоняя Зиму. Масленичные гуляния как раз и связаны с радостью по поводу прихода весны и конца тяжелых испытаний холодом, темнотой и голодным временем. Сам масленичный миф, ассимилированный христианством, почти забыт и сохранен только в некоторых пословицах.

В классической греческой мифологии мы также встречаем немало мифов, в основании которых заложены магические обряды. Наиболее распространенными являются земледельческие ритуалы, посвященные Деметре и Дионису – покровителям земледелия. Эти обряды были тесно связаны с годовым циклом, от которого зависит благосостояние и сама жизнь земледельческих  народов. Целых четыре праздника в Афинах: Амфистерии, Ленеи, Малые Дионисии и Великие Дионисии были посвящены новому божеству, чей культ был введен Писистратом не позднее VI до н.э. в связи с развитием культуры виноградорства в Аттике. Подобно растительности, он был умирающим и воскресающим богом, которого, как зерно «хоронили» и горько оплакивали, а затем, когда появлялись всходы, радостно встречали и праздновали воскресение бога. Изначально божество земледельческого круга, связанное со стихийными силами земли, он был  объектом  растительного культа дикорастущих деревьев – сосны. Не смотря на то, что его имя известно из критских табличек линейного письма «В», его культ приживался в Греции тяжело. По мифу, Гера вселила в него безумие, и он скитался по Египту и Сирии. Затем во Фригии богиня Кибела – Рея исцелила его и приобщила к своим оргиастическим мистериям. Как божество весеннего экстаза он носит имена Бромий (шумный) и Лиэй (освободитель). После этого фракийский бог начал завоевывать Грецию. На картинке изображена статуя работы Праксителя, изображающая бога Гермеса с младенцем Дионисом на руках.

На ряд ритуалов, посвященных весеннему возрождению природы и, следовательно, воскрешению Диониса указал универсальнейший ум античности Аристотель, который объясняет происхождение драмы из культа покровителя виноградорства так: «первая (т.е. трагедия произошла) – от зачинателей дифирамба, а вторая (комедия) от зачинателей фаллических песен (фаллофоров), употребительных еще и ныне во многих городах».[9] Поясним, о чем говорит Аристотель.

Реконструкцию этой весенней земледельческой магии находим в книге М. Нильсона «Греческая народная религия»[10]: «В обрядах праздника цветов, Анфистерий, [Дионис] выступает в качестве бога весны. Вот почему его символом был фаллос. Фаллос использовался и в других обрядах плодородия, в частности, в ритуалах, посвященных Деметре, но нигде это не проявлялось так ярко, как в культе Диониса. Фаллос фигурирует во всех дионисийских процессиях. Афинские колонии обязаны были посылать фаллосы к Великим Дионисиям. Если бы нам  довелось быть свидетелями этой праздничной процессии, с ее многочисленными непристойными символами во время праздника, когда шли представления по трагическим и комическим произведениям великих поэтов, то это, наверное, произвело бы на нас гротескное впечатление. Процессия с фаллосом имела место и во время другого дионисийского праздника Сельских Дионисий, описанных Аристофаном. Деревенские обычаи такого рода упоминаются и у Плутарха, который сожалеет об этих простых веселых праздниках, вытесненных из обихода роскошью современной жизни. В шутках и песенках фаллоносцев можно видеть истоки комедии. Но и трагедия тоже зародилась в культе Диониса, а именно Диониса Элеутерского (по названию деревни на границе с Беотией). Этот культ был введен в Афинах Писистратом. Однако следует иметь ввиду, что Диониса в этом культе называют Меланайгис (тот, у кого черная козлиная шкура) и что существовал миф, что имела место битва между «Светлым» и «Черным». Была ли эта битва тем же, что и поединок между зимой и летом, фигурирующий в позднем европейском фольклоре, сказать сложно, хотя некоторые ученые именно так и считают. Во всяком случае, небесполезно было бы отметить, что две величайшие вершины греческого духа – драма и буколическая поэзия –  ведут свое происхождение от простых сельских обычаев».

Но ритуалы, связанные с Дионисом «весенним оплодотворением» не ограничиваются. Божество – покровитель растительности, это умирающее и воскресающее божество, череда его ужасных смертей зафиксирована в греческой мифологии. Как сказано в гимнах, первоначально Дионис родился от Персефоны и Зевса, но, очутившись в руках стихийных сил земли – титанов, был ими растерзан на куски и пожран. Части растерзанного тела младенца Диониса были собраны Афиной и возрождены к новой вечной жизни (вариант: сердце растерзанного божества было вложено Зевсом в младенца царевны Семелы). Титанов, вкусивших от плоти Диониса (тотемный обряд?), Зевс испепелил молниями, и из этого пепла, который стал глиной и в котором кровь бога смешалась с прахом титанов, Прометей слепил человека, отличавшегося дерзновенностью титанов и страдальчеством Диониса[11]. Так – передает Платон в «Кратиле» и в «Федре» –  орфики объясняли  двойственность природы человека. В нем, утверждает философ, испытавший немалое воздействие орфизма, два начала: низшее – телесное, титаническое, и высшее – духовное, дионисийское.

Второе рождение Диониса-Загрея было связано с именем фиванской царевна Семелы, дочери Кадма и Гармонии (Hes. Theog. 975-978). Полюбивший Семелу Зевс спускался к ней с Олимпа под покровом ночи. Он поместил сердце Диониса в чрево своей возлюбленной, фиванской царевны. Охваченная ревно-стью, Гера внушила Семеле мысль просить Зевса явиться к ней во всем своем божественном величии, с громами и молниями. От молний загорелся дворец. Семела погибла в пламени, но недоношенный ею младенец был спасен мгновенно разросшимся над ним плющом. Зевс выхватил своего сына из пламени и зашил в свое бедро (Hes. Theog. 940-942; Eur.Bacch.1-9,88-98,286-297). Родивший-ся в положенное время мальчик был богом Дионисом.

В жизни Диониса-Загрея было еще много бед. Его преследовал Ликург, похищали тирренские морские разбойники, решившие продать в рабство схваченного ими на берегу красавца-юношу. Желая наказать похитителей, бог совершает чудесные тотемные превращения: он становится медведицей  и львом, кандалы сами спадают с него, а мачты корабля оплетаются виноградными лозами и плющом. В ужасе пираты кидаются с палубы в море и превращаются в дельфинов. Все эти повествования стали сюжетом мистериальных представлений, исполнявшихся его спутниками-жрецами, наряженными козлоногими сатирами в культе Диониса и лежат в основании греческого театра.

Впрочем, становлению обрядовых действий, изображавших страдания растерзанного бога в Древней Греции предшествовали средиземноморские магические ритуалы, связанные с ролью реально существовавшего царя-жреца в культурах эпохи матриархата.

Как сообщает Фрэзер, сопоставлявшего сходные культы по всему миру, изначально сакральная функция царя-жреца, была гарантом благополучия «всей общины вместе с принадлежащими ей стадами скота и полями. И нет в глазах древних людей большего несчастья, чем смерть их правителя от болезни или от старости – ведь такая смерть, по их мнению, возымеет самые губительные последствия для них самих и для их достояния: начнется мор и падеж скота, земля перестанет родить, природное равновесие будет непоправимо нарушено. Для предотвращения этих катастрофических последствий царя необходимо умертвить в самом расцвете сил, чтобы его жизненная энергия, в неприкосновенности перейдя к преемнику, могла обрести в нем вторую молодость и таким образом навеки остаться свежей и юной. А в этом залог того, что равным образом удачно будет передаваться из поколения в поколение молодость и сила всех людей и животных, и что в свой черед будут проходить сев и жатва, лето и зима, дождь и солнечная погода»[12].

Другую версию магических ритуалов вокруг царя-жреца во времена матриархата предлагает Э. Нойманн; он излагает свой взгляд на становление интересующего нас обряда следующим образом: «По мере того как соитие становилось общепризнанной причиной деторож
дения, религиозный статус муж
чины постепенно повышался, а ответственность за беременность женщин больше не
возлагалась на ветры и реки, нимфа, или царица племени, выбирала себе на год
возлюбленного из числа юношей, состоявших в ее свите, и в середине зимы, когда
кончался год, он приносился в жертву. Возлюбленный был скорее символом плодо-
родия, чем объектом ее эротических наслаждений. Его кровь разбрызгивали, чтобы
плодоносили деревья, росли хлеба и давали приплод стада, а тело, вероятно, поеда-
лось в сыром виде женским окружением царицы — жрицами в масках кобыл, сук и
свиней. Затем эта практика изменилась, и царь стал умирать, когда сила солнца, с
которым его идентифицировали, летом шла на убыль, а другой юноша, его близнец
или мнимый близнец — это понятие можно выразить древнеирландским термином
«tanist» — становился новым возлюбленным царицы, чтобы в положенное время
посреди зимы быть принесенным в жертву и, как вознаграждение за это, возродиться
в змее-оракуле. Такие консорты обретали исполнительную власть только тогда,
когда им разрешалось подменять царицу, нося ее магическое одеяние. Так возникли
цари-жрецы, и, несмотря на то, что солнце стало символом мужской плодовитости,
как только возникла связь между жизнью царя и годичным циклом, луна не теряла
своего главенства над солнцем, а царица — над царем, по крайней мере, внешне, даже
тогда, когда матриархат уже полностью выродился”[13].

Постепенно, с расширением мужских функций в жизни племени, царь-жрец приобретает все большее значение и теснит Великую Мать; на него переносится множество сакральных обязанностей, в которых его жизнь все более соотносится с солнечным циклом, а жертвенная смерть остается неизменным завершением «карьеры». Так реализуются традиционные оппозиции архаического сознания: проглатывание солнца морем, смена лета зимой, старого года новым и т.д. Причем мучительная смерть сакрального царя, в римском мире – фармака,  разъятие его тела на куски, разбрызгивание крови и священное «пожрание» его плоти, связанные с тотемным ритуалом приобщения к божеству путем его жертвенного вкушения,[14] остаются неотъемлемой частью ритуала. Не случайно эти элементы сохранились в культах большинства растительных божеств средиземноморского региона: таковы земледельческие боги-страстотерпцы египетский Озирис, переднеазиатские Таммуз и Адонай, олицетворявшие семя-зерно, греко-римский Дионис-Загрей или Иакх, а также Адонис, в мифологеме которого реализована более поздняя охотничья версия героя-любовника, за обладание которым борются две богини – земной любви и подземного царства, Афродита и Персефона (см. подр. работу Дж. Дж. Фрэзера), и даже христианский Иисус. Важно отметить, что все расчленяемые и умиравшие в страшных муках злой смертью божества (сюда можно причислить и тех, кого просто бичевали и изгоняли за пределы города, например римский Марс в облике Мамурия Ветурия), первоначально были богами дикой растительности (Дионис – сосна, Марс – земледельческий бог и т. д.) и скота, который находился под покровительством богов деревьев. Таким образом, жертвоприношение творящего и оплодотворяющего бога растительности является лишь мутацией на новом этапе цивилизации функциональной роли царя-жреца. Еще позднее изгнание «старого», «одряхлевшего», «прошлогоднего»  бога воспринимается как искупительная жертва, козел отпущения, носитель грехов общины или города.

Отметим, что происхождение же трагедии было связано не только с мистериями Диониса-Загрея, но и с культом другого растительного божества – богини возрождающегося хлеба матери Деметры и ее дочери Коры, которым греки посвятили Элевсинии, или Элевсинские таинства. Слово  мистерия (от греч. глагола m?ein – «жмурить глаза»; посвящаемый должен был оградить себя от внешнего мира для внутреннего созерцания) уже подразумевало обращение к неким магическим обрядам.

Напомню, что Деметра не просто богиня растительности в целом, но богиня культивации зерновых. Греки считали, что именно благодаря дару Деметры люди живут не как дикие звери, и прославляли Афины как колыбель земледелия и цивилизации. «Элевсинские мистерии, прикрепленные к аттическому городу Элевсину на Саронском заливе, были в своей основе таинствами бессмертного хлеба и веры в бессмертие: как погруженное в борозду зерно не погибнет, а после некоторого пребывания под покровом земли воскреснет, так воскреснет и душа погребенного человека». Это подтверждалось и мифологическим повествованием: дочь Деметры Кора была похищена царем преисподней, братом Зевса Аидом, и ее мать после долгих страдальческих скитаний открыла ее местопребывание и достигла того, что ее дочь была ей хотя бы на время возвращена, проводить треть года у своего супруга и две трети с ней. Достигла она этого своей материнской любовью; «любовь и жажда воссоединения с утраченными, а вовсе не мнимый эгоизм жизнелюбивой особи, была в античной религии вдохновительницей, учительницей бессмертия души. Кора вследствие своего похищения познала тайны подземного мира; познав их, она открыла их матери. Они знают, как человек может обеспечить себе «лучшую участь» на том свете; и любя людей, они согласились уделить своего знания также и им»[15].

Деметра и Кора не случайно основали свои таинства в Элевсине, где к ним присоединяется Дионис под именем Иакх. Там впервые заколосились зеленые нивы в силу иного благодеяния той же богине–матери, давшей людям плуг и научившей трижды перепахивать землю. «В Элевсин приходят посвященные: мужчины, женщины, богатые, бедные, свободные и рабы, ибо перед богинями все равны. Они чествуют богиню ночными хороводами и песнями на ее светозарном приморском лугу и затем в храме таинств удостаиваются созерцания священной драмы, внушающей созерцающим уверенность в бессмертии их души и ее «лучшей участи» за пределами земной жизни. Она не будет реять беспомощным и полусознательным призраком в мглистых пропастях Аида – она войдет в зеленые, прохладные рощи, озаренные солнцем наших ночей, она будет кружиться в вечной хорее просветленных душ и вдыхать блаженство всем своим существом»[16]. Известно, что причащению  таинствам богинь предшествовал пост, омовения, особое посвящение (ср. христианское крещение) и, самое главное, праведная жизнь.

Но самым известным магом античного мира был, разумеется, Аполлон. Он имел малоазийское происхождение (не случайно в гомеровском эпосе выступал на стороне троянцев!), но был известен уже в микенскую эпоху как блюститель гармонии, божественной и человеческой. Это ему принадлежал «общий очаг всей Эллады» – Дельфийский оракул. На склоне Парнаса, у подножия двух отвесных скал, между которыми стекает Кастальский ручей, Аполлон основал известное во всем древнем мире святилище. Это место и поныне поражает странника своей величественной красотой. Здесь некогда возвышался посреди священной рощи храм Аполлона, окруженный целым лесом сокровищниц, статуй и прочих приношений всякого рода, живой музей не только греческой религии, но и греческой истории. Сюда стекались паломники, желая вопросить бога о будущем. После жертвоприношения они, определив порядок жребием, предлагали богу свой вопрос, кто устно, кто письменно, не переступая порога храма. Священнослужитель передавал его жрецу, тот относил его  во внутреннюю часть храма, в его святая святых. Здесь на треножнике сидела Дева-Пифия, впавшая в беспамятство, как говорят, от испарений земли, поднимавшийся из-под треножника. Ее слова, часто бессвязные, подхватывали стоявшие тут же «пророки» и приводили их в порядок, который в торжественных случаях был стихотворным; это и был ответ бога. Мы знаем два знаменитийших «ответа»: «Если Лаий родит сына, он будет им убит» – и в этом основа фиванского цикла мифов об Эдипе и его потомстве; «Если Крез перейдет Галис, то разрушит великое царство» – а это уже историки и Плутарх! Правда замысел бога все равно скрыт от смертных, и правдивые вещания не спасут от уготованной судьбы!

Аполлону – прорицателю приписывают основание святилищ в Малой Азии и Италии – в Кларосе, Дидимах, Колофоне, Кумах (Strab., XVI, 1, 5; Paus., VII,3,1-3; Verg., Aen., VI, 42 -101). Аполлон – пророк и оракул мыслился даже «водителем судьбы –Мойрагетом» (Paus., X, 24, 4 – 5). Он наделил пророческим даром Кассандру, но после того как был ею отвергнут, сделал так, что ее пророчества не пользовались доверием людей (Apollod., III, 12, 5). Среди детей Аполлона были прорицатели Калхант и Тиресий, Бранх, Сибилла, и… Орфей! Еще одним его сыном был Асклепий – бог врачевания, который возвращал к жизни  мертвых. После жалобы Гадеса на Асклепия, Зевс испепелил великого врача своим Перуном, а Аполлон в отместку перебил Зевсовых киклопов, ковавших отцу богов и людей молнии. За это светозарный Феб был послан служить пастухом у царя Адмета и вместе с Гераклом спас от смерти жену царя Алкесту. Магия возвращения к жизни также относится к функциям Аполлона, точно так же как насылание моровых язв (ср. I песнь «Илиады»). Функции Аполлона двойственны – как губительные, так и благостные, и его зооморфный облик –  Сминтей (Мышиный), Ликейский (Волчий) переосмысливаются впоследствии как функции охранителя стад от волков, а урожая от мышей. Знаменитое изображение Аполлона – Аполлон Бельведерский  принадлежит резцу Леохара.

Переходим к гаданиям расскажу только о двух самых торжественных способах гаданий:

– по полету птиц;

– по внутренностям животных.

Первое имело своим основанием веру, что боги, и в частности Зевс, обитают в местах, доступных только птицам; птицы, и притом хищные, – только по ним и гадали – ближе всех к ним подлетали и поэтому могли считаться их вестницами. Конечно, наблюдать их можно было не везде: птицегадатели имели свои вышки, с которых они следили не только за полетом орлов, но и за их клекотом, за их общением друг с другом и с прочими птицами и животными, (особенно змеями). Замеченные явления затем подвергались истолкованию.

Во время жертвоприношения человек вступает в непосредственное общение с богом; понятно, что он  в различных признаках, сопровождающих его, старается угадать волю того, кому жертва приносилась. Эти признаки были двойные: одни касались самого горения жертвенного огня, другие состава и формы внутренностей принесенного в жертву животного, особенно рисунка жил его печени. Конечно, это все должно было быть искусно разгадано. Гадание этого рода было особенно в ходу перед сражением, чтобы узнать, благословляет ли бог данный момент, или же «лучше» будет подождать. Поэтому полководцы имели при себе гадателей. Впрочем, определенные размышления вызывают слова Лахета у Платона: «гадатель должен быть во власти полководца, а не полководец во власти гадателя». В том же духе высказывается в письмах к брату Квинту и Цицерон.

Заканчивая ряд примеров, отметим некоторую позитивную функцию ряда описанных гаданий: предсказания по полету птиц заставили обращать внимание на их жизнь и привычки; так возникла орнитологи, первая отрасль зоологии. Равным образом и изучение внутренностей животных, важное для другой отрасли гадания, дало в виде побочного результата анатомию, которая в древности не была корнем медицины, но все же давала представление об устройстве человеческого организма. Побочным отпрыском науки Асклепиадов (т.е. жрецов Асклепия) явилось знание целебный трав, которое стало со временем фармакологией, и в дальнейшей перспективе ботаникой. Гиппократ происходил из рода жрецов Асклепиадов на Косе. Отец греческой, а, следовательно, нашей математики Пифагор, был, собственно, пророком Аполлона. И легенда глубоко права, рассказывая, что он, открыв свою знаменитую теорему, принес гекатомбу вдохновившему его богу.

Обобщающую характеристику взглядов ученых на магию и ее культурно-историческую роль дает И.Т. Карсавин: «Уже из этих выводов Фрэзера и Малиновского следует, что магия, с сущности, закладывала социальную структуры первобытного общества, организовывала важнейшие формы деятельности, являлась основой развития индивидуальности и сферой приложения всех духовных и практических инноваций… Именно магии оказалось под силу провести зарождающееся человечество по острию бритвы, убедить его в собственной сверхъестественной исключительности и внушить ему идею господства над природой в то время, когда вся реальная жизнь неопровержимо доказывала обратное. Найдя первое эффективное применение свободной игре воображения, магия описала и объяснила пугающий необъятный мир, упростила его, сделала более предсказуемым и возвела строительные леса его переустройства»[17]

Выше упоминалась о теории Л.Леви-Брюля с ее логическим и паралогическим мышлением. Опираясь на нее можно заключить, что мышление человека, особенно первобытного, состоит из двух секторов. Один из них строго следует законам логического мышления и казуальных связей. По мере накопления знаний о мире его значение возрастает. Второй сектор имеет иной характер: он связан с проблемами, имеющими случайный и вероятный характер, решение которых зависит от игры случая или непознаваемых привходящих обстоятельств (будет ли дождь, удачна будет охота или война). Этот то сектор и диктовал первобытному человеку положиться на помощь сверхъестественных сил и он то и породил паралогическое магическое мышление, на котором основана магия, игравшая столь заметную роль в процессе развития религиозного осмысления мира.[18] Б. Малиновский в своей работе «Магия, наука, религия» приходит к выводу, что сфера магии – это деятельность повышенного риска. Магия приходит на помощь, когда не существует надежного алгоритма достижения успеха, когда человек не уверен в своих силах, когда над ним господствует случайность и неопределенность. Именно это и заставляет его полагаться на помощь могущественных сверхъестественных сил и совершать магические действия.

Когда мы с вами рассматривали тотемизм и магию, не многие из вас, я полагаю, обратили внимание, что в рассмотренных ритуалах нередко участвовали и различные предметы, имевшие культовое, сакральное или даже магическое значение. Конт обозначал словом "фетишизм" такую особенность первобытной религии, которая заключается в представлениях о неодушевленных предметах как о предметах, обладающих душой и живущих самостоятельной жизнью, весьма сходной с человеческой. Фетишем в первобытной культуре мог быть любой предмет, традиционно понимаемый как вместилище или сосуд духа, а также как орудие невидимых духовных, существ. Итак, фетишизм, как особая форма мифологического сознания развивается одновременно с магией и тотемизмом, но имевшая не столь далеко идущие последствия.

Фетиш, фетишизм –  термины сравнительного изучения религии, ведущие свое начало от португальского слова "feiticо" (латинское factitius – волшебный, чудодейственный). Этим термином португальцы обозначали различные принадлежности католического обихода – реликвии святых, чудодейственные четки и тому подобные религиозные талисманы. После ознакомления с аборигенами западного побережья Африки (Золотого и Невольничьего берега), в XV в., они стали применять тот же термин ко всем тем странным материальным объектам (куски дерева, камешки, горшки с землей и кровью, когти, перья, зерна и т. п.), к которым местные жители относились как в божествам, с верой в их чудодейственную силу.

Э.Б. Тайлор вопреки вышесказанному отмечал: чтобы определить, является ли данная вещь фетишем или она играет в культуре иную роль, необходимо найти достаточные основания, что рассматриваемая вещь в культуре того или иного народа понимается либо как предмет воплощения духа, либо как посредник в общении между духом и человеком, либо как орудие духа. Необходимо также найти доказательства, что данный предмет олицетворяется, является объектом поклонения, что к нему обращаются с просьбой, боготворят его и приносят ему жертвы, либо, напротив, боятся его, ненавидят и всячески избегают его влияния на жизнь людей.[19]

Классическая греческая мифология сохранила поклонение предметному миру только как традицию и дань предка. Сохранившиеся древние религиозные памятники греков – например, гермы, каменные плиты вдоль дорог, одновременно служившие алтарями бога Гермеса, о которых Грот говорит, что они часто состояли из простого столба, доски, неотесанного камня или бревна – а между тем все окрестные жители поклонялись им и приносили дары. Паллада-Афина, которой афиняне воздвигали впоследствии такие художественные статуи, как прославленная Афина Варварикон Фидия, первоначально изображалась в виде простого необтесанного столба. Сам Зевс почитался в г. Сикионе на Пелопоннесе в виде каменной пирамиды, а на Ликейской горе в Аркадии – в виде колоны. На о.Деллос Аполлону поклонялись в виде пирамиды или обелиска, а его мать Латона представлялась в облике необработанного полена. Афродите на Пафосе (о. Кипр)  приносили жертвы к каменному конусу, который считался самой богиней. Эрот в Феспиях, Хариты, Геракл являлись людям виде камней, кусков дерева и т.д.

Прекрасным примером пережитков фетишизма в греческой религии может служить дельфийский Омфал или «Пуп земли», которые древние греки считали центром мира. Омфал олицетворял самого Зевса. По преданию, когда мать Зевса богиня Рея, желая спасти от Кроноса, пожираюшего только что рожденных ею младенцев (элемент тотемимзма!), поднесла мужу вместо новорожденного завернутый в пеленки камень, Кронос не заметил подмены. Зевс благополучно вырос, вскормленный на Крите молоком козы Амалфеи, чей рог в благодарность он превратил в Рог изобилия и поместил на небо (еще один фетиш!). Достигнув зрелости, он свергнул своего отца в мрачный Тартар, а перед тем заставил изрыгнуть своих братьев и сестер. Вместе со  старшим поколением богов на свет явился и Омфал – тот самый камень, с помощью которого мать когда-то спасла Зевса. Этим продолговатым камнем верховный бог почтил святилище Аполлона, которое находилось именно там, где два зевсовых орла, пущенные из разных концов мира встретились, и таким образом отметил центр земли. (Paus. X 15, 3; Strab. IX 3,6; Hesych. Toxioy boynos, Aeschyl. Eum. 39—41)

В греческих преданиях о героях также присутствуют знаменитые волшебные предметы: золотое руно, добывать которое отправился в Колхиду Ясон, лук Одиссея, тетиву которого мог натянуть только сам герой, или лук Филоктета, без которого не может пасть священная Троя; копье Ахиллеса, доставшееся ему от отца. Юноша Патрокл, взяв доспехи друга, не мог вооружиться и его копьем потому что:

                                                             тяжел был

Крепкий, огромный сей ясень; его никто из ахеян

Двигать не мог, и один Ахиллес легко потрясал им,

Ясенем сим пелионским, который отцу его Хирон

Ссек с высоты Пелиона…

Это копье наделено и другими чудодейственными свойствами. Если соскрести с его поверхности немного ржавчины и посыпать им рану, она быстро заживет. Сын Геракла Телеф, случайно раненный копьем Ахилла мог излечиться от нанесенного ранения только если к этой ране еще раз прикоснулось копье Ахиллеса. На кранофигурной греческой вазе изображен Ахилл, опирающийся на копье. Известно и волшебное копье Прокриды, которое ей подарила Артемида. Это копье само попадало в цель и само возвращалось к тому, кто его бросал. Этим же копьем, не знающем промаха, муж Прокриды по ошибке ее убил. Сакральными свойствами в поэмах Гомера обладает и скипетр Агамемнона, доставшийся людям от богов, и доспехи Ахилла, выкованные самим богом Гефестом, и крылатые сандалии, подаренные Персею Гермесом, и голова Горгоны-Медузы, отрубленная героем, от взгляда которой все живое превращались в камень…

Теперь обратимся к более древним по происхождению проявления фетишизма. В архаическом сознании Гефест, олимпийское божество малоазийского происхож-дения, вместившее в себя древнейшие черты стихии пламени, выступает как фетиш огня. То же и у римлян: богиня Веста, которой в храме служили широко известные весталки, почиталась римлянами в виде пламени и практически не имела антропоморфного изображения. Зато в Риме прекрасно сохранился круглый храм богини Весты, на который можно полюбоваться и сегодня.

 

Среди фетишистских символов у всех народов были обереги, амулеты, части тел тотемных животных – например зубы, кости, шкуры и прочие «ценности», дорогие только конкретным личностям. Атрибутом  Геракла всегда считалась шкура Немейского льва, которого герой задушил голыми руками, поскольку ни одно оружие не могло пробить этой шкуры; Геракл стал использовать добытый таким образом трофей в виде «доспеха». Ту же роль выполняет на груди Афины Паллады знаменитая эгида («под эгидой») то есть шкура козы Амалфеи, выкормившей Зевса в критской пещере и помещенной благодарным богом среди звезд; но ее священная шкура защищает грудь любимой дочери Зевса, мудрой воительницы и основательницы городов Афины; кстати, поверх эгиды Афина «в качестве кулона» носит голову Горгоны Медузы, отрубленную Персеем.

Но самым волшебным предметом был, конечно, кадуцей – жезл Гермеса, с помощью которого он открывал вход в подземное царство и столь же беспрепятственно покидал его. Это была непростая операция, а посему волшебный жезл, обвитый змеями, был таким же атрибутом Эрмия, как и шкура Геракла. Впрочем у прекрасного вестника богов были и крылатые сандалии, и такой же шлем, помогавшие ему преодолевать пространство и время. Волшебным головным убором обладал и царь преисподней Гадес-Аид, который надев его становился невидимым – очень нужный атрибут ужасному богу смерти, который сам никогда не смотрел в глаза и увидеть которого. Каталог волшебных предметов, обладавших чудесными свойствами можно продолжать до бесконечности, но пора перейти к следующему этапу развития мифологии – к анимизму.

Следующая разновидность мифологического сознания анимизм – это вера в существование духов, одухотворение сил природы, животных, растений и неодушевленных предметов, приписывание им разума, дееспособности и сверхъестественного могущества. Зачатки анимизма возникли в глубокой древности, возможно одновременно с появлением тотемических представлений. В отличие от тотемизма, ориентированного на внутренние потребности данной родовой группы, на выделение ее из прочих, анимистические представления имели более широкий и всеобщий характер, были понятны и доступны всем и каждому, причем воспринимались вполне однозначно. Это и естественно: первобытные люди обожествляли и одухотворяли не только грозные силы природы (небо и землю, солнце и луну, дождь и ветер, гром и молнию) от которых зависело их существование, но и отдельные заметные детали рельефа (горы и реки, холмы и леса), где, как они считали, тоже водились духи, которых следовало задобрить, привлечь на свою сторону. Даже отдельное заметное дерево, крупный камень-валун, небольшой пруд – все это в представлении первобытного дикаря имело душу, разум, могло чувствовать и действовать, приносить пользу или вред. А раз так, то ко всем этим явлениям природы следовало относиться со вниманием, то есть приносить им жертвы, совершать в их честь молитвенные обряды, культовые церемонии.

Вера в духов, по Тайлору, возникает в силу особого интереса первобытного человека к таким состояниям человеческого организма, как сон, обмороки, галлюцинации, болезни и смерть. Не умея иным образом объяснить подобные явления, дикарь склонялся к представлениям о душе. Она мыслилась им поначалу как уменьшенная копия человека, как его маленький, бестелесный двойник, обитающий в сердце, в печени или каком-нибудь другом органе человеческого тела и способный покидать его временно (сон, обморок) или навсегда (смерть). В «Золотой ветви» Дж. Фрэзер приводит длинный перечень представлений архаического человека о душе, о ее внешнем облике, размерах, весе, местах локализации в теле и условиях, при которых она его покидает.[20]

Как показал Тайлор, в представлениях древнего анимиста духовная составляющая может покидать физическую оболочку во время жизни и продолжать существовать после смерти. Однако это лишь начало системы анимистических представлений. После физической смерти человека дух способен на большее, нежели просто отправиться в Страну умерших. Так рождается культ умерших предков, которые в Греции почитались как герои – основатели городов, умиротворители дикой природы, изобретатели и спасители человечества. Обыкновенно их еще называют культурными героями.

Если традиция не сохранила имени основателя, то предполагалось, что оно было тождественно с именем города – то есть он отдал городу свое имя. На этом основании Спарта-Лакедемон чтил своего героя Лакедемона, Коринф – своего героя Коринфа, Кадм не только основал Фивы, убив при этом Дракона,  сына Арея, но и даровал грекам привезенный им из Финикии алфавит… В Афинах же, избранных Палладой,  было несколько местных героев: Эрехтей – то ли древний царь, то ли топоним Посейдона, но храм его имени до сох пор находится в Акрополе; загадочный для нас герой Академ, чья роща приютила школу Платона на девять веков, благодаря чему это имя живет в наших «академиях», так же как роща Аполлона Ликейского, где находилась школа Аристотеля, напоминает нам о себе названиями различных лицеев. Кимоном введен был культ Тесея, царя-основателя Афин – если не как города, то как столицы Аттики. Это нововведение было обусловлено «перенесением мощей» героя с острова Скироса в Афины.

Здесь нет возможности рассказать о культе предков в каждом греческом полисе, но благодаря обилию героев, греческая мифология оказалась сокровищницей, из которой и доныне черпает литература, тем более что местные варианты мифов всегда дают свободу воображению писателя и его стремлению к актуализации создаваемого им текста.

Воздавая должное душам умерших предков, первобытные люди тем самым надеялись на защиту и покровительство покойников в гигантском мире потусторонних сил. «Это вовсе не случайное или гипотетическое действие человеческого ума неразрывно связано с тем первобытным умственным состоянием, когда человек в мельчайших подробностях окружающего его мира видит проявление индивидуальной жизни и воли. […] Для примитивных человеческих племен солнце и звезды,  деревья и реки, облака и ветры становятся личными одушевленными существами, которые живут наподобие людей и животных и исполняют предназначенные им функции с помощью членов, как животные, или искусственных орудий, как человек»[21] – пишет Тайлор и сопоставляет взгляды первобытного дикаря со взглядами ребенка, который в игре на равных общается не только с домашними животными, но и с собственными игрушками, и даже с совершенно посторонними предметами. Эти качества, характерные для архаических представлений, присутствовали в религиозных представлениях соседних с греками народов, о которых повествуют древнегреческие историки: например, бичевание Гелеспонта Ксерксом или отведение Гинды Киром.

По Геродоту, персидский царь Ксеркс во время похода на Грецию (V в. до н.э.) приказал соорудить понтонный мост через Гелеспонт (Дарданеллы), чтобы переправить свою армию. По этому мосту легко могла проехать колесница, запряженная четырьмя лошадьми. Но буря разметала лодки, на которых держался настил. За это Ксеркс приказал бичевать Гелеспонт. В этом своем поступке он лишь наследовал своему предшественнику персидскому царю VI в. до н.э. Киру, который во время похода на Вавилон наказал реку Гинду, унесшую одну из священных лошадей, приказав перекопать ее русло и превратить в ручей.

Но еще показательнее был судебный процесс, совершавшийся в Афинах. В Пританее судили каждый неодушевленный предмет, например топор, кусок дерева или камень, который причинил кому-нибудь смерть, если было доказано, что в этом не участвовал человек.

В дальнейшем, считают Тайлор и Фрэзер, души становились все более бесплотными, отделялись от своих носителей и обращались в духов, богов и наконец, в единого Бога. Так, по мнению английских ученых, происходит эволюция религии. «Когда в деревьях стали видеть уже не тело древесного духа, – пишет Фрэзер, – а только его жилище, которое дух волен покинуть, был сделан значительный шаг вперед в религиозном мышлении. Вместо того, чтобы рассматривать дерево как живое и сознательное существо (уровень тотемизма – фетишизма), человек теперь видит в нем инертную, безжизненную массу, в которую на более или менее длительно время вселяется сверхъестественное существо… Коль скоро древесный дух отделяется таким путем от отдельного дерева, облик его начинает меняться, и в соответствии с особенностями ранних форм мышления – заключать абстрактные духовные сущности в конкретную человеческую оболочку – он принимает форму человеческого тела. Поэтому лесные божества в классическом искусстве изображаются в образах людей, а на их принадлежность к лесной флоре указывает ветвь или какой-нибудь другой недвусмысленный символ».[22]

Как известно, в греко-римской мифологии все природные объекты были одушевлены – в реках и источниках, в морской синеве жили нимфы, в деревьях – дриады, в горах – ореады. Нимфы в греческой мифологии – «девы», божества дикой природы, её живительных и плодоносных сил

Различают нимф рек, морей, источников (водные нимфы: океаниды, нереиды, наяды), дождя (гиады), лесные – дриады, гамадриады. У античных лексикографов слово «нимфа» означает источник. Нимфы – очень древние божества. Самые древние – мелийские нимфы, родившиеся из капель крови оскопленного Кроносом Урана (Hes. Theog. 187). Океаниды – дочери титана Океана и Тефиды, нереиды – дочери Нерея и океаниды Дориды. Имена водяных Нимфы большей частью указывают на то или иное свойство или качество водной стихии. Некоторые Нимфы имеют вполне антропоморфный облик (например, нимфа Калипсо, державшая Одиссея семь лет в плену на острове Огигия). Нимфы обитают вдали от Олимпа, но по приказу Зевса призываются во дворец отца богов и людей. Они обладательницы древней мудрости, тайн жизни и смерти (например, Мента – возлюбленная Гадеса). Они врачуют и исцеляют, предсказывают будущее. Нимфы любили героев, часто рожали им детей,  а иногда становились матерями богов.

 Нельзя было безнаказанно рубить дерево – потечет кровь дриады и прекрасное, доброе к человеку существо погибнет. Прекрасной иллюстрацией этой мысли является отрывок из поэмы римского автора Публия Овидия Назона «Метаморфозы», где рассказана история об оскорблении героем Эрисихтоном священной рощи Цереры. Он приказал своим рабам срубить дуб «с долголетним стволом, преогромный» (Met., VIII, 744),  но его рабы не решились совершить святотатство. Тогда Эрисихтон взял топор и принялся рубить дерево сам:

И только разить топором он наискось начал,

Дуб содрогнулся, и стон испустило богинино древо.

В то же мгновенье бледнеет и листва и желуди дуба

Стали; бледностью вдруг его длинные ветви покрылись.

И лишь поранили ствол нечестивые руки, как тотчас

Из рассеченной коры заструилася кровь, как струится

Пред алтарями, когда подвергается тучная жертва,

Бык, – из шеи крутой поток изливается алый.

                                                                               (Met., VIII, 757 – 764)

За свершенное святотатство боги послали страшное наказание – чувство постоянного, неутолимого голода. Истратив все свое имущество на удовлетворение голода, Эрисихтон вынужден был продавать свою дочь Треопеиду как рабыню. Но та отвергла своего господина и попросила защиты у Нептуна. Морское божество даровало ей способность менять обличья, и, превратившись в кобылицу, девушка вернулась к отцу. Узнав об этом чуде, отец стал часто продавать свою дочь, принимавшую разные облики, и таким образом добывал себе  пропитание. Однако, голод все усиливался, и, наконец, святотатец умер в тяжких муках, пожрав собственные внутренности. Мораль сего рассказа очевидна.

Именно внутри анимистических представлений возможно возникновение идеи метемпсихоза, (греч. ????????????, «переселение душ») — группа религиозно-философских доктрин, согласно которым бессмертная сущность живого существа (в некоторых вариациях — только людей) перевоплощается снова и снова из одного тела в другое. Эту идею активно проповедует философская школа Пифагора, а от него воспринимают метемпсихоз и Пиндар, и Сократ, и Платон. В эпоху эллинизма тема волшебных превращений с переселением душ становится настолько популярной, что возникают череда небольших ученых поэмы в Александрийской школе, в которых описываются, например, превращения живших на земле существ в небесные тела (Эратосфен, «Катастеризмы»), «Метаморфозы» Парфения из Никен, поэма о превращениях в пяти книгах гекзаметров, и частично «Причины» Каллимаха, и сочинения Эмилия Макра и некого Феодора, и почти «научная» поэма «Орнитогония», под авторством Бойя, о героях, обращенных в птиц… Венцом этой традиции становятся обширнейшие эпические произведения – поэма Овидия «Метаморфозы» и роман Апулея «Метаморфозы, или Золотой осел».

По мнению Тайлора, обращение к человеку есть обращение к его душе, поэтому и обращение к иным сущностям есть обращение к их душам. Такая тотальная спиритуализация мира и представляет собой анимизм. Общество эпохи анимизма в значительно большей степени гуманизировано, поскольку имеет дело с очеловеченным миром. С другой стороны человек здесь еще не противопоставляет себя природе, а напротив, стремиться познать ее живую душу. Следуя принципу обобщения, души подобных явлений и сущностей соединяются (души всех рек и ручьев – в духа пресных вод и так рождается среброногая Фетида, души всех зверей – в духа-покровителя зверей, каковой у греков была Артемида и т. п.). Так из анимизма возникает политеизм.

Тайлор различал две основные разновидности анимизма (кстати говоря, сам исследователь писал это слово с заглавной буквы — Animism): верования о душах и духах, связанных с человеческим телом, и верования о духах, ведущих независимое существование. Складываются формы религиозного мышления, где боги, существовавшие в непосредственной близости к человеку – тотемы, фетиши – переселяются далеко на небеса, на Олимп, в недра земли или в океанские глубины. Мифологический мир становится трехуровневым: Небо, Земля и Преисподняя. Боги обитают каждый в своей стихии, одушевляя ее. Постепенно боги из доступного человеку земного мира скрываются в свой невидимый, сакральный мир; общение с ними теперь становится гораздо более сложным, через непростые ритуалы и магические обряды. А увидеть бога может только избранный. Так эволюционирует религия, названная Тэйлором анимизмом и состоящая в том, что на всю внешнюю природу, живую и мертвую, первобытный человек переносит основные свойства своей собственной природы, признавая в каждом явления или объекте жизнь, разум, волеизъявление и дееспособность, но видя самого себя лишь игрушкой в руках созданных им же самим абстрактных, идеальных небесных сил, поскольку архаическое сознание устами Гомера утверждает:

Листьям древесных дубрав подобны сыны человеков…

Переселив своих богов на небеса, человек анимистических, или по термину ученика Тайлора Р.Р.Мэретта, аниматических представлений, в которых боги все больше приближаются к идеалу разумности, гармонии и красоты, этот человек ссылает своих прежних звероподобных, страшных и пугающих отцов и защитников в преисподнюю, под землю, считая их носителями древнего ужаса первобытного состояния. Так складывается еще одна фаза мифологического сознания стихийно-демоническая или, пользуясь греческим термином хтоническая (от греч. ???? — земля, почва). Хтоническими обычно называют порождения Земли, то есть греческой богини Геи, праматери всего земного и сущего.

Изначально в греческой мифологии Гея – одна из четырех первопотенций (Хаос, Земля, Тартар, Эрос), возникшая из самого Хаос (Hes.,Theog., 116 след.) богиня животворящей земли, производительница и носительница всех живых существ, которая все порождает и все вбирает в свои недра. Изначально мы видим, что это доолимпийское божество имеет амбивалентный, двойственный характер. Без проматери Геи никакая жизнь невозможна, но в своем браке со светлым небом  Ураном Гея порождает не только второе поколение богов-титанов, среди которых и коварный Кронос, но и киклопов, и сторуких-гекатонхейров. Все они своим ужасным видом возбуждали ненависть отца и он не выпускал из на свет из чрева матери. Гея, страдая от тяжести скрытых в ней детей, решила пресечь стихийную плодовитость своего супруга и по ее наущению Кронос оскопил Урана, из крови которого появились на свет чудовища (гиганты, эриннии), а из семени, упавшего в море Афродита.

Гея хитра и предвидит будущее. Это она научила Рею, как спасти Зевса, она подговорила Кронида восстать против своего отца и использовать сторуких в борьбе с титанами. Ее сын Прометей в своих предсказаниях превосходит самого Аполлона. Кстати, Дельфийский оракул, ранее принадлежавший Гее, она уступила своему правнуку. Именно по инициативе Геи Зевс решил уничтожить «род людской и новый насадить», но Прометей спас людей, даровав им огонь (Aesch., Promet.).

Многие порождения Геи ужасны: гиганты пугают своими буйно растущими бородами и волосами; нижняя часть их тел – змеиная. От брака с Тартаром она родила чудовище Тифона, который в свою очередь соединившись с Ехидной (также дочерью Тартара и Геи) стал прародителем ужасной Химеры с двумя головами – льва и козы, трехголового адского пса Кербера, Лернейской гидры, с которой боролся Геракл, отрубая вновь выраставшие головы, Немейского льва, убитого тем же героем, Сфинкса, пожиравшего людей и побежденного Эдипом в интеллектуальной борьбе.

В дальнейшем все змееподобные существа в греческой мифологии воспринимались как хтонические. Кадм., основавший Фивы и убивший дракона, став старцем вместе с женой, превратился в змей и они уползли. Змея становится символом мудрости, поскольку была зооморфным воплощением Афины Паллады, и вместе с ее вторым зооморфным обликом совы воспринимается уже как атрибут богини.

Греку классической эпохи было непонятно изображение Деметры с лошадиной головой в Аркадии, или образ четверорукого Аполлона в Лаконике. Традиция сохраняла уважение к этим древним изображениям, но в них виделось нечто ужасное, не говоря уже о безобразных змееволосых Эриниях  и Горгонах. Позднее они обретают пугающую красоту, как Медузы Ронданини, работы знаменитого афинского скульптора Фидия или Горгона Медуза Караваджо. С другой стороны, абсолютно хтоническое божество – кузнец и заклинатель огня в преисподней, буквально – в вулкане, Гефест (черты хтонизма сохранились и в его безобразном облике, и в хромоте на обе ноги), становиться  добрейшим создателем великолепных творений – престола и покоя Геры, убора Пандоры, щита Ахилла и прочих чудес кузнечного дела.

Тем не менее, все пугающие. Страшные, чудовищные существа греческой мифологии, как Скилла И Харибда, встретившиеся на пути Одиссея, или стремившиеся погубить его же Сирены, или Симфалийские птицы, которых истребил Геракл, ужасные кентавры – полулюди-полукони, все они – существа хтонические, в них таится первобытный стихийный ужас перед демонами враждебного человеку мира. Для того и приходят в мир герои, чтобы превращенный тремя поколениями богов из Хаоса Космос, то есть гармония и красота, довести до идеального состояния, устранив все пугающее и враждебное человеку. В этом особый гуманизм греческого миросозерцания.

Завершающей стадией развития греческой мифологии становится антропоморфизм, то есть представление божества в человеческом образе; но это не только человекоподобие олимпийских богов, это еще и объявление бога в красоте, добре и истине.  Олимпийские боги прекрасны, мудры, совершенны и бессмертны, и все же их колония на Олимпе очень напоминает патриархальную семью, а их нравы – поведение и обычаи человека, но это уже тема другой лекции.

Закончить разговор об этапах становления греческой мифологии мне бы хотелось показательным комментарием одного из замечательных знатоков античной мифологии, отечественного филолога классика Якова Голосовкера, автора книги «Логика мифа»:  «В сюжете любого мифа можно найти напластование мифов различных эпох и племен, отзвуки различных религиозных и моральных воззрений, исторических событий, отголоски родового и племенного строя, пестрые остатки культов, контаминации сюжетных мотивов и даже целых мифов, героических сказаний и сказок. Словом, сюжет мифа – это сложнейший конгломерат во всех разрезах его сюжетного тела». [23]

 

 

 

 Предыдущая лекция